"А как вы относитесь к нашей вот этой колонке?" - спрашивает меня директор журнала.
И пока я привычно тону в поиске благоуханных синонимов к слову "дерьмо", директор внимательно изучает мое лицо, ищет глазами во мне талант, полагаю. За окном стройка. Я успеваю подумать о том, что однажды назову так мемуары.
"Эта колонка меня удивила, - медленно говорю я столу, - в ней чувствуется эмоциональный порыв" (я опускаю "графоманская", "своей глупостью", "необработанный" и концовку - "правда, всего один").
Директор искрит глазами: "Да, действительно, мы хотели добавить эмоций скучному изданию!"
Я киваю: конечно, мне понятно это. Что же вам еще было делать, если журнал и правда провоцирует одну лишь тоску?
Правда, восклицательные знаки и бессмысленные риторические пассажи еще не повод для гордости, если начистоту.

Что мешает вам наполнить ваш журнал собственной мыслью? Пусть она будет наивной, всё лучше, чем этот безликий "рерайт" - пусть он выйдет в окно навсегда. Напишите о гордых мелочах - о часах на комоде загородного дома или о цвете гардин, способном преображать солнечный свет? Или наоборот, замахнитесь с плеча на тексты о музыке и театре, о прошлом и будущем, об эпохах, искусстве, об архитектуре, науке, философии... Плевать, пусть они будут необъективными. Но не забудьте отправить в пекло многоточия и восклицания, молю.

Что ж, день в разгаре, директор торопится, стучит пальчиком по столу. Ей надо узнать, верблюд ли я или право имею.
Я печально таращусь на обложку издания перед собой: вот она, заливная рыба моей жизни. Упущенные возможности, униженное пустословие, безгласность, обездвиженность. "Я так напуган собственным страхом..." Разумеется, я буду вести эту чертову колонку, если придется.

Мне дают неопределенный ответ. Выходя из комнаты, меня подрывает обернуться на пороге и спросить: "Любите ли Вы Брамса?" Улыбаюсь этой воображаемой сцене, выхожу на улицу, ныряю в стройку, думаю об Ульдамане, и о том, что мне хочется всё-таки быть верблюдом, и не иметь прав.
К чертям такие права.