Нет, нет. Эти чудовищные лица, эти демонические тела. Эти бесовские души. Я выбрасываю прошлое в попытке упорядочить мысли и свою жизнь, не поддаваться на провокации собственной обеспокоенности. Если не говорить, то жизни вроде и нет. Плотной она становится только после моих слов или циничного смеха, после пустых обещаний, которые я даю людям лишь для того, чтобы они оставили меня в покое.
Что ты, мой покой? Огороженное тело пустословия и жалкое варево из никудышных мыслей, тень-тень на плетень, каждое утро - новый опухший день. Время тянется, как безжалостно бы выразился Алексей Толстой, и он же добавил бы: "Пустяками занимается". Занимаюсь, занимаюсь.
Мое покорное чувство ожидания, противоречное всему этому, гнусно-детское, забытое в сундуках памяти и вытащенное на свет Божий - вот уж где загляденьице! - это чувство ноет одну ноту внутри, как стужа или одинокий издыхающий зверь. И мир становится таким неприветливым, таким непримиримо русским. И вот еще вчера это было сладко и дорого, и вот сегодня - это уже рожа демона. Обмани его, дай ему обмануться. Скажи ему, дескать, мне все равно, я пустая кашица, ненужная женщина, и пускай. Сколько меня такой по всему миру, ненужной жизницы, выплюнутой случаем, волочащейся за миропониманием, как за святой иконой!
Но этот демон уж не впервой смотрит, уж знает мои уловки. Знает, что мне небезразлично, и сейчас - самое время ополоснуть меня этой озерной водой: то ли горечью, то ли страхом, то ли тоской о несбывшейся любви, то ли воспоминанием о любви, то ли нынешней, то ли прошлой угодливой покорностью.
Гордости в тебе нет, мать, и женского ума в тебе нет, мать. Одна в тебе только словесная дымка. Топчутся, топчутся в тебе монологи, диалоги, катарсисы, а ты не пускаешь их на волю. Ты их любезный тюремщик, их одинокий бастион, холодная крепость посреди изменчивой реки.
Ты и завтрашний день проведешь эдак же: неловко намажешь маску, пойдешь гримасничать. А сама раненым воробьем будешь трепыхаться, и ведь не дождешься никакой помощи, только тишина будет твоим ответом - ответом на твою тишину.
Что ты, мой покой? Огороженное тело пустословия и жалкое варево из никудышных мыслей, тень-тень на плетень, каждое утро - новый опухший день. Время тянется, как безжалостно бы выразился Алексей Толстой, и он же добавил бы: "Пустяками занимается". Занимаюсь, занимаюсь.
Мое покорное чувство ожидания, противоречное всему этому, гнусно-детское, забытое в сундуках памяти и вытащенное на свет Божий - вот уж где загляденьице! - это чувство ноет одну ноту внутри, как стужа или одинокий издыхающий зверь. И мир становится таким неприветливым, таким непримиримо русским. И вот еще вчера это было сладко и дорого, и вот сегодня - это уже рожа демона. Обмани его, дай ему обмануться. Скажи ему, дескать, мне все равно, я пустая кашица, ненужная женщина, и пускай. Сколько меня такой по всему миру, ненужной жизницы, выплюнутой случаем, волочащейся за миропониманием, как за святой иконой!
Но этот демон уж не впервой смотрит, уж знает мои уловки. Знает, что мне небезразлично, и сейчас - самое время ополоснуть меня этой озерной водой: то ли горечью, то ли страхом, то ли тоской о несбывшейся любви, то ли воспоминанием о любви, то ли нынешней, то ли прошлой угодливой покорностью.
Гордости в тебе нет, мать, и женского ума в тебе нет, мать. Одна в тебе только словесная дымка. Топчутся, топчутся в тебе монологи, диалоги, катарсисы, а ты не пускаешь их на волю. Ты их любезный тюремщик, их одинокий бастион, холодная крепость посреди изменчивой реки.
Ты и завтрашний день проведешь эдак же: неловко намажешь маску, пойдешь гримасничать. А сама раненым воробьем будешь трепыхаться, и ведь не дождешься никакой помощи, только тишина будет твоим ответом - ответом на твою тишину.