Что ты, моя хваленая зрелость, мой уморительный самообман? Ощупываю талию пальцами - я изменилась. Мое тело мне чужое. Моя голова тоже чужая: не способна запомнить простейшее, не доверяющая себе самой часть тела, слабые глаза, недовольный рот. Убийственное зрелище, настолько не интересное, что если я коснусь рукой спины проходящего мимо человека, ладонь пройдет сквозь ткань куртки бестелесным дымком.
Моя зрелость вещает моим языком (и на моем языке): человек должен стремиться быть цельным и монолитным. Человек должен быть независим от чужой оценки, мнения, поведения, квартиры, кварты, иры, парты, писем, ожидания, от чужой пары лягушек. О, если бы только только хватало слов на моем или на твоем языке, если бы только хватало звуков или слогов, чтобы выразить мою густую, незрелую печаль, если бы только я могла объяснить - вот есть я, у меня выросли корни, как у сорной травы, крепкие и большие. Корнями я ухожу глубоко в эту здешнюю, невыносимую землю, которую вынуждена любить.
А голова моя проросла в Поднебесную и любит ее так неистово, так незряче ждет писем, что даже звезды звенят, резонируя мое ментальное натяжение. И тело мое характеризуется особым свечением, мягким и целебным, которое жаждет вылечить каждую печальную душу (ибо свою не может).
И если ты увидишь хоть издали его, это свечение, если хотя бы во сне увидишь его, если даже перепутаешь его с уличным фонарем или со светом стоматологической лампы, пожалуйста, вспомни меня.
Вспомни меня, как будто я существую.