"А как вы относитесь к нашей вот этой колонке?" - спрашивает меня директор журнала.
И пока я привычно тону в поиске благоуханных синонимов к слову "дерьмо", директор внимательно изучает мое лицо, ищет глазами во мне талант, полагаю. За окном стройка. Я успеваю подумать о том, что однажды назову так мемуары.
"Эта колонка меня удивила, - медленно говорю я столу, - в ней чувствуется эмоциональный порыв" (я опускаю "графоманская", "своей глупостью", "необработанный" и концовку - "правда, всего один").
Директор искрит глазами: "Да, действительно, мы хотели добавить эмоций скучному изданию!"
Я киваю: конечно, мне понятно это. Что же вам еще было делать, если журнал и правда провоцирует одну лишь тоску?
Правда, восклицательные знаки и бессмысленные риторические пассажи еще не повод для гордости, если начистоту.

Что мешает вам наполнить ваш журнал собственной мыслью? Пусть она будет наивной, всё лучше, чем этот безликий "рерайт" - пусть он выйдет в окно навсегда. Напишите о гордых мелочах - о часах на комоде загородного дома или о цвете гардин, способном преображать солнечный свет? Или наоборот, замахнитесь с плеча на тексты о музыке и театре, о прошлом и будущем, об эпохах, искусстве, об архитектуре, науке, философии... Плевать, пусть они будут необъективными. Но не забудьте отправить в пекло многоточия и восклицания, молю.

Что ж, день в разгаре, директор торопится, стучит пальчиком по столу. Ей надо узнать, верблюд ли я или право имею.
Я печально таращусь на обложку издания перед собой: вот она, заливная рыба моей жизни. Упущенные возможности, униженное пустословие, безгласность, обездвиженность. "Я так напуган собственным страхом..." Разумеется, я буду вести эту чертову колонку, если придется.

Мне дают неопределенный ответ. Выходя из комнаты, меня подрывает обернуться на пороге и спросить: "Любите ли Вы Брамса?" Улыбаюсь этой воображаемой сцене, выхожу на улицу, ныряю в стройку, думаю об Ульдамане, и о том, что мне хочется всё-таки быть верблюдом, и не иметь прав.
К чертям такие права.

Моим друзьям не хватает энтузиазма признать себя слабыми и простыми: им хочется быть либо не собой, либо лучше себя, либо лучше всех окружающих...
Когда они мне грубят или просто что-то произносят в этом духе, я представляю себе эту сцену так: посреди пустой соборной площади ходит человек с транспорантом и выкрикивает лозунг на эсперанто. Когда же он понимает, что его никто не слышит, он в отчаянии достаёт банку с краской и начинает писать свой лозунг на стенах ратуши и тротуаре.
Ему сложно поверить, что вся его публика - это только я; это я тут, невдалеке, слушаю и читаю, и пытаюсь понять незнакомые лексемы.
И они замечают меня только тогда, когда мне надоедает бессмысленный протест против них самих же, - и я ухожу.

Сначала в бездну свалился стул,
потом - упала кровать,
потом - мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
(с.) И. Бродский

У меня есть знакомый, у него тоже знакомый, и он - этот второй знакомый - занимается литературным творчеством. Мне достаются от него рассказы и драмы. Не то чтобы он мне их присылал, он вовсе меня не знает. Но мне их пересылают, чтобы я похвалила или осадила его увесистым словом - иногда трудно понять, чего именно от меня ждут.
Меня предупреждают заранее: "Я пришлю тебе его эту новую ерунду, ты не могла бы её прочесть? Это не обязательно, конечно" Я мгновенно злюсь - мне почему-то страшно не хочется читать навязанное таким образом чье-то творчество. Вдруг оно графоманское? Вдруг там про больных слонят?

Но потом... потом я, сама того не замечая, начинаю ждать этого письма. Я всё брожу по почте, и жду, и жду, и говорю себе: я жду, конечно же, письма от руководства или там, от старого друга из другой страны. Но это всё неправда.
Когда я получаю этот - условно - рассказ, я бережно сохраняю его на рабочем столе. Читаю аккуратно, тихонько исправляю ошибки, делаю комментарии на полях. К середине произведения во мне уже созревает отзыв - бери и ешь. Я начинаю его писать параллельно чтению, потому что боюсь всё забыть. Дочитав до конца, я стираю отзыв - он кажется мне глупым, пишу новый. На следующий день я берусь перечитывать рассказ и отзыв. Отзыв удаляю наполовину, дописываю другое.
И так еще три дня.
Потом я вижу, что отзыв на 10 страницах, а рассказ на 8. Меня огорчает собственная графомания, я пытаюсь удалить ненужное. Встречаю собственные огрехи - перефразирую, мне не нравится, пишу заново.
Потом я с болью это отправляю знакомому, тот пересылает это знакомому. Через час мне приходит: "Передали спасибо, отзыв понравился".
Я с горечью закрываю почту. И больше ничего не жду.
Злюсь на себя, обещаю больше ничего не брать, но если откровенно, никогда не бываю более живой и воодушевленной, чем в эти дни.

В Москве бывает такое время, между 4 и 5 утра, когда улицы довольно пусты, но в забегаловках, тем не менее, полно раскрашенного, пьяного, уставшего народа.
Думаю, это никогда не перестанет меня удивлять: чувство, что в Москве никогда не бывает пусто. Это страшно не похоже ни на один город, где я бывала.

15:33

Они и я

Они все как один теперь требуют в описании вакансии, чтобы я умела "работать в команде". Ну что ж, я умею работать в команде. Но терпеть этого не могу, честно говоря. Да и команды эти, извините, сплошь дерьмо.
Приходишь на работу - и непременно начинаешь вникать в их командные обиды и взаимные претензии. Вот это и есть определение команды в реальности.
Но к черту, к черту. Мой офис пустеет, я смотрю на вечную стройку за окном и думаю: "Написать бы в резюме всё как есть: я, может, и не редкая птица, но и не курица. Берите, не пожалеете"

Видимо, я не очень чувствительно отношусь к некоторым проявлениям взаимоотношений - я редко понимаю, что меня унизили или оскорбили; мой смешной мозг найдет сам оправдания для тех, кто сделал что-то гадкое. Просто удивительная автономность: он моделирует ситуацию (в которой даже не принимал участия) таким образом, что гадкий поступок представляется единственно возможным. Иными словами, я просто пожимаю плечами и говорю: "Ну да, ну да, а что ж еще оставалось делать?"
Иногда мой друг смотрит на меня долго и говорит: "Не понимаю, почему ты это терпишь?" - "Что-что я терплю, ва?" - "О тебя вытерли ноги, потоптались изрядно, а ты и в ус не дуешь!" - "Не дую? Ноги? Когда топтались?"

Если вдуматься, отвратительное качество личности - избирательность в оценке поступков; в этом есть что-то от лакейства, кажется. Наверняка мне нужны специальные плоскогубцы - подкрутить себя, чтобы работала исправно.
Меня успокаивает лишь то, что многим из нас они нужны.

Иногда мне не хватает дыма.
Не именно его, наверное, а скорее памятного мне эмоционального отклика печальной Вселенной - выдыхая, ты заполняешь её пустоту, и она немного кружится перед тобой, застенчиво опуская глаза.
Я хорошо помню это странное роковое чувство, когда при вдохе ты хорошо понимаешь, что дым может тебя убить, и этим он особенно хорош: ты протягиваешь руку - и дым обволакивает пальцы.
Я помню такие дни, о которых не говорю никому, и не намерена говорить.
Я бы предпочла помнить макроэкономические теории, или количество погиших при Сталинградской битве, или о чем писал Кьеркегор... Но это всё я забыла.
А дым, дым я помню.

Бывает так: мне интересно встретить человека, скажем, его зовут Пафнутий (или её). Мы находимся с Пафнутием в одном здании. Здание совершенно небольшое, состоит из 2 этажей и закрытых для нас подвальных помещений. В здании один вход.
Но я не видела Пафнутия ни разу. Как же так получается?
Каждый день я иду на работу, прохожу порядка 10 дворов, 5 пешеходных переходов, проезжаю 7 станций метро. Каждый день по дороге на работу я встречаю девушку, которую не знаю. Во-сколько бы я ни вышла, я её встречаю - я не знаю, куда она идет, кем работает, - но мы встречаемся каждый день в относительно огромном городе, в тесном дворе, пропуская друг друга на сухую дорогу, если ночью прошел дождь. Она, конечно, красива и тонка, и я знаю весь арсенал её маленькой обуви... (не жалуюсь, стало быть)
Но как же быть с Пафнутием? Ведь шансов встретить его гораздо больше, разве нет? Но увы. День за днем Пафнутий остается невстреченным.
Возможно, он просто приходит на работу - и прячется там в стол.

Розовый куст цвел ровно два дня. В пятницу я с трепетом потрогала бутоны: вот-вот распустятся. На выходные пришлось уехать за город, слушать всякую ерунду, разбавленную невовремя вставленными терминами, текилой и лесными прогулками. А сегодня утром я увидела, что все розы потеряли свои лепестки.
Мимолетность - это нечестно, нечестно, нечестно.

"Запомни этот миг,
и молодой шиповник,
и на твоем плече - прививку от него.
Я - вечный твой поэт,
и вечный твой любовник,
и - больше ничего..." (сами знаете кто)

Уверена, есть люди, которые застают рассвет каких-то проектов, событий, стоят у истоков начинаний. Я же попадаю всегда на конец. Это просто наказание какое-то. Стоит мне куда-то прийти, как тут же там всё разломается и завершится. И все качают головами: «А вот раньше… как было раньше то!»
Время дается мне тяжело, мы с ним не в ладах. Я человек узких взглядов, и брюзга к тому же. Я прихожу на ночь музеев из одного лишь желания полюбопытствовать: толпа людей штурмует художественную галерею. Спрашиваю, кого показывают, что такая очередь? Мне отвечают: «Серебряная свадьба». Долго пытаюсь вспомнить об этой работе хоть что-то, хотя бы автора: я люблю живопись, но всех работ ведь не упомнишь, да я и не бралась. Оказалось, что речь шла о музыкальном коллективе, такая печаль.
Печаль, потому что старость. Тут мне бы тоже покачать головой и сказать «А раньше… как было раньше!» Но я то помню, что раньше было всё то же самое, разве что люди были одеты немного иначе – жаль, что перемена модного фасона так незначительна. Вот мы приходим в лаковых туфлях и бисере на ажурном платье, а вот – в рубашках и длинных юбках, а вот – в белых колготках и с брошками ручной работы… Смотришь вокруг – все одинаково странные, все так боятся выглядеть обычно. Словно бы если вдруг их никто не заметит, они так и умрут, тенью от ничего. А между тем, брошь еще никого не спасла от этого, - мне тоже жаль!

Мне немного жаль всех животных, которых изобразила Адонна Карэ, потому что всё, что я смогла найти о них, это заголовок «Огромная картина карандашом» и измученный текст, который глупые копирайтеры разбавили на свой лад, забыв при этом о начале - поэтому все неизбежно начинается со слов «...художница Адонна Карэ отдалилась от мира искусства, прежде отправившись в декретный отпуск».
Безусловно, ни декрет, ни отдаление от мира не имеют абсолютно никакого значения. В отличие от самой работы, где «сумасшедшая прорисовка деталей», о чем я тоже с неудовольствием прочла пять раз. Ничего, право, сумасшедшего, да и прорисовка вполне вменяемая. «Детали» же, о которых идет речь, действительно вызывают интерес.
Полотно большое, и сюжет от того вышел многоголосым и сложным, укладывающимся слоями. То тут, то там - то повторения, то противоречия Босху. Композиция сильно перегружена, в ней есть что-то от татуировки: когда нужно вместить много силуэтов в небольшое пространство, приходится играть с наслоениями. Несомненно приятны некоторые повороты: например, на одном фрагменте уши двух слонов сшиты; в качестве иглы выступает свинья, а в качестве швеи – жираф (чьи рога тоже сплетены). Лемур обладает молотком, он нежно прижимает его к себе. Утка-кенгуру поработила райскую птицу. Большинство животных безучастно, но обезьяны радостны или сонны. Тема бондажности, связанности животного мира подкрепляется цепью из колючей проволоки на ноге одного из слонов (видимо, слона захватил коронованный шимпанзе). Работа не обошлась без рыб: рыбы в ужасе смотрят на довольного буйвола, кажется, они знают, чем закончится это столпотворение...
Я хочу сказать лишь, что с упоением читаю тут и библейские сюжеты, и фольклорные, и метафоры, и метаморфозы, но все же иногда кажется, что надо мной усмехаются. Кто знает, может быть Адонна, просматривая свою работу, никак не могла остановиться: мол, тут нужен пингвин! Я знаю, я нарисую здесь бегемота, а сюда фигану варана! Варан всё украсит, это наверняка.

Мне часто вспоминается Мандельштам: он список кораблей прочел до середины, и я его чертовски хорошо понимаю. Иногда я дослушиваю до середины даже монологи моих друзей, так длинны списки их печалей и тревог. Возможно (совершенно точно) я плохой друг, а возможно это просто университетская привычка - пропускать мимо глаз и ушей ту информацию, которой всё равно не смогу воспользоваться. Между тем, я не могу быть достаточно искренней практически ни с кем. Когда у меня спрашивают о моих делах (отчего-то обиженным тоном, словно бы я должна была написать об этом, например, повесть, но всё же сочла за труд - и всех подвела), мне совсем не хочется распространяться. Болит, говорю, нога, ноет, зараза, денег совсем не платят, и природа тоже осволочилась (последним я подло цитирую Нагибина, но никто и не узнает).
Мне интересно говорить с людьми, чья внутренняя проблематика не влезает ни в слова, ни в формулы, ни в энциклопедические списки - они в бессилии отвечают мне метафорами на простые вопросы, а мне нравится литературность речей.

Экранизации порой настолько угнетают меня, что просто опускаются руки. Уверена, расскажи кто-нибудь Фицджеральду, какой бездарной фальшью станет экранизация к его элегантной книге, он бы ни за что не смог приступить даже к первой главе.
Вообще, современную концепцию увеселения хорошо бы никак не трогать в художественном кинематографе - на мой вкус, слишком уж липкая и назойливая, почему бы не оставить её документальным сюжетам? Хуже этих пестрых наркоманов только те мои знакомые, которые с блеском в глазах причисляют себя к так называемому "нуару", или играют в нуар, заполняя дымом бабушкину кухню и рисуя красной помадой непременно роковой рот. Всем страшно хочется иметь отношение к подвальной жизни нехороших персонажей - это подземелья и драконы моей ленты: вместо воина, мага и монаха тут всплывают проститутка, маньяк и наемный убийца. И, всплыв, они идут искать драгоценный труп.

Завеса романтики растворилась, будто была густым паром. Я помню, как четыре года назад я словно бы начала как-то иначе дышать в преддверии этого мероприятия (назовем это так). Люди, собравшиеся там, казались мне добрыми фавнами из озерной страны. Люди, пришедшие со мной, казались мне будущим во плоти. Идея, которая лежала в основе происходящего, обладала такой пронзительной чистотой, что я могла объяснить её ребенку. Мы собирались там, чтобы вместе делать бессмысленные, но красивые вещи. Я была среди них для того, чтобы отпустить свой эпохальный взгляд на мироздание, чтобы пересилить в себе желание во всем на свете искать потаенные мотивы...
Сейчас я вижу совсем иную, отнюдь не романтичную форму бессмысленности: вот оно, мое возлюбленное чудовище, у него столько голов, что шум, издаваемый ими, способен разбудить древнее зло. Все эти люди терпеть не могут друг друга, вот что я знаю о них. Они ничего не делают вместе, в противоречие моей иллюзии, они стараются всё сделать сами, индивидуально, чтобы после захлебнуться - всё равно в чем - в славе или в жалости к себе.
На этой встрече я молчала больше чем обычно. Я до того размолчалась, что не могла порой выдавить даже приветствие. Все ценности этого общества мне чужеродны, все их столкновения и диссимиляции мне неприятны.
И всё же я медлю уходить.
Наверное, я боюсь, что если уйду вовсе, то потеряю навсегда последнюю связь с тем романтическим дымом веры в чистоту дружбы, в её непререкаемую прозрачность, плотность, устойчивость её оснований.

Удивительно, сколько литературы написано для HR-менеджеров. Я ползала по книжному магазину в поисках новой книги по шрифтам, но постоянно натыкалась то на "Войну за таланты", то на "Тесты при приеме на работу". Меня озадачили книги "Мотивация на 100%: а где же у него кнопка?" и "Как сдвинуть гору Фудзи". Многообещающее издание "Живые мертвецы. Шокирующая правда об офисной жизни" я даже полистала в поисках картинок - чем черт не шутит? Есть ли у меня предубеждения по поводу HR-менеджеров? Кажется, у меня есть, но не буду о стыдном.
Расскажу о хорошем: в издательствах иногда работают смешные ребята, которые пишут аннотации к книгам. Честно, мне часто хочется с ними познакомиться. Вот беру в руки книгу - автор мне пока неизвестен, название расплывчатое, скажем "На берегу реки". Ну я, понятное дело, не имею представления, что там за река, и какой у неё берег, и кто там, у этой реки, чем занимался - таким важным, чтобы об этом поведать миру. Я открываю аннотацию, а там мне в лоб: "Мировой бестселлер! Весь мир прочел этот роман!" Отлично. А еще весь мир прочел сагу о вампирах. Я ничего не имею против вампиров, и за них тоже ничего иметь не хочу. Вдруг это они тут сидели, на берегу этой чертовой реки? Далее следует: "По мнению Times эту книгу должен прочесть каждый". Вот так, бесцеремонно бьют авторитетом. Но у меня возникает вопрос: в Times правда так написали? Ведь цитату могли вырвать из контекста... "Эту книгу должен прочесть каждый фрезеровщик" или "Эту книгу должен прочесть каждый пятиклассник" Или каждый идиот (ну мало ли). Я это к тому, что информация о популярности книги меня не заводит, эта информация обладает такой же неопределенностью, как название. Но это не всё. Дальше написано по поводу сюжета: "Это простая история о простых людях со сложной судьбой. Книга вызовет у вас слезы и смех, радость и печаль - вместе с героями романа вы прогуляетесь по тропинкам жизни, в её полноте и разнообразии чувств".
Разумеется, книгу надо было брать. Во-первых, её уже все прочли, кроме меня. Во-вторых - они все и плакали, и смеялись, а я нет. Ну и наконец - история простая, значит, я пойму. Судьба правда сложная, но это мелочи. Главное, что "о людях"! Значит, вампиров точно не будет.

Утром в редакции случился презабавный диалог (иногда тут случаются необыкновенные вещи):

Техред: "Я точно знаю, что у иудеев Пасха до Рождества" - З.О.: "Почему?" - Техред: "Это же иудеи! У них своя вера, у них свой Бог!"

Должна признать, в такие моменты у меня наверняка подскакивает температура (понятное дело, от желания творить).
Например, сегодня захотелось сделать стенгазету и повесить её на входе в кабинет.
Сверху написать "У них своя вера, у них свой Бог"
а ниже "...я знаю, я видел их черепа"

Каждая третья статья гуманитарной направленности, попадающая ко мне на стол, начинается со слов "В наш век высоких технологий..." (или с вариаций). В них гуманитарии - в том или ином виде - непременно противопоставляют "вечные ценности" компьютерным технологиям. Мол, в век высоких технологий школьники забывают позвонить бабуле. В век высоких технологий студенты забывают влюбиться в прозу Лескова. Казалось бы, ну и черт с ней - но нет. Этот ваш век высоких технологий, извините, он портит всех и каждого. Соцсети убьют мозг вашего ребенка. Страшно и немного непонятно (сильно непонятно).
Либо же наоборот, призыв: отрок, в век высоких технологий открыть не забудь веселый какой стартап (и узнай, что такое стартап заодно).
И валится, круша, на меня со всех сторон призыв к осознанию этого века, проявлению трепета к ярлыку "высокой технологичности".

Между тем, я расскажу: кассиры по-прежнему в кассах, и по-прежнему кричат. Соседи по лестничной клетке по-прежнему забывают ключи в замочных скважинах. Лескова по-прежнему любят лишь немногие (о да, без лукавства). Люди не знают, где им вырастить новое ухо или какой орган развить, чтобы соответствовать этим высоким технологиям: ну что же, Галя, в век микрохирургии не найти ли нам денег на персиковые щеки?
Опускаю руки: планшет умнее меня. Микроволновка быстрее меня.
Я заполняю таможенную декларацию на сайте белпочты, и для меня выплывает окно "Отправка отправления".
Кажется, век высоких технологий ненавидит русский язык.
А я то, я то люблю.

Нет, нет, нет, никогда не водите никаких дружб. Это не нужно совершенно. Люди непредсказуемы, и вы никогда не узнаете, какие психозы ворвутся однажды на вашу кухню, в слезах и коньяке, роняя случайные диагнозы для вселенной и жалкие комки самоанализа. Серьезно, вы никогда не узнаете, когда это случится.
Если вы уверены, впрочем, что вы весело хохотнете, поставите 2 стакана и сварганите на скорую руку позитивный ужин, то может, вы своего рода стоик, и вам можно водить дружбу. Но у меня так не выходит. Имейте ввиду, одним инцидентом не закончится. Ваш вчерашний самый лучший друг, заведенный дружбой черт знает куда, сегодня расскажет вам о всех своих бедах, завтра обвинит в них вас, а послезавтра он подожжёт вашу квартиру в приступе ревности. Например, вас к вам же. Ревность друзей неизъяснима и хаотична.
И вы, со своими хорошими намерениями, останетесь стоять посреди погрома, опустошенный и обиженный, и будете некрасиво открывать рот, всё равно как карась. Так и знайте.

@темы: дружба начинается с улыбки, а заканчивается вискарем

Я знаю, что некоторые шрифты используют в тех случаях, когда хотят добиться медленного и внимательного чтения. Я знаю, что некоторые пробелы используют для того, чтобы человек споткнулся при чтении. Я знаю, как сделать текст невыносимо "круглым", чтобы читателю стало тяжело сконцентрироваться на нем.
Но я не могу так оформить текст, чтобы его хотелось перечитывать снова и снова.
Почему? Современный дизайн делает всё, чтобы задержать наше внимание, но он не в состоянии сделать что-то для бесконечного созерцания? Неужели такая пропасть между искусством слова и искусством изображения слова?

Воскресным свежим днем гуляла с подругой детства и её маленьким детством, спящим в коляске. Всем женщинам, страдающим от скуки и тоски в декретном отпуске, я желаю однажды познакомиться с моей подругой детства - такого бодрого и жизнерадостного человека не встретишь в своем офисе. Она пыталась меня развлекать: ей явно казалось, что говорить со мной о пеленках и домашних делах крайне скучно (да и что я в этом понимаю). А мне невозможно никому объяснить, что домашние дела доставляют мне наибольшую радость. Это выглядело немного смешно:
- А помнишь, помнишь, как мы учили? Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути... ты опубликовала ту статью по компаративистике с "Записками Бригге", кстати?"
- Ой нет. Я вот вчера готовила плов с бараниной, ты знаешь, вышло просто чудесно! Оказалось, что надо добавлять барбарис, ты знала? Барбарис просто чума!
- Но Рильке?
- Рульку? Не люблю рульку, с ней столько хлопот. Но знаешь, видела интересный рецепт...